Когда я просыпаюсь утром, первое, что бросается мне в глаза, – туман. Он стоит светлой пеленой, пряча от меня окружающий мир. Из белесой мглы выступает только дерево с нарядными желто-зелеными листьями, растущее прямо у нашего окна.
Я вылезаю из кровати, заворачиваюсь в махровый халат, на цыпочках подхожу к окну, открываю створку и вытягиваю руку. Сквозь пальцы скользят клочья тумана, оставляя на коже прохладу и влагу. Я прикрываю глаза, вдыхаю полной грудью и вздрагиваю, когда слышу голос Пола:
– Солнышко, ты меня заморозишь.
Я быстро захлопываю окно, подхожу к не распакованным сумкам, натягиваю первые попавшиеся джинсы, свитер и сапоги, наскоро скалываю волосы и, прихватив блокнот с карандашом, спускаюсь на улицу.
Утренний Андерленд выглядит так же мистически и загадочно, как и вечерний. Улица пуста и туманна; вереница домиков с цветочными кадками и дорога из брусчатки плавно растворяются в белой дымке.
Вместо леса – светлое клубящееся облако, из которого выступают темные силуэты елей. Я уютно устраиваюсь на террасе, завернувшись в плед, и потягиваю свежесваренный капучино.
Уже давно у меня не возникало такого явственного желания рисовать. Раньше оно появлялось совершенно неожиданно и в самые неподходящие моменты – резкое, похожее на зуд в кончиках пальцев, заставляющее отбросить все дела, чтобы перенести на бумагу то, что уже зародилось в голове и теперь так яростно просилось наружу. Тогда я могла не есть и не спать, пока работа не будет окончена; зато после того, как я выплескивала рисунок на бумагу, внутри появлялось чувство легкости и опустошения.
Я всегда любила рисовать, сколько себя помню, и это стало моим билетом в новую жизнь.
Мама родила меня в девятнадцать и растила одна. Мы жили в маленьком провинциальном городе, и больше всего на свете она хотела вырваться оттуда, обеспечить мое будущее, но, работая в школьной библиотеке, она не имела ни малейшего представления, как это сделать.
Мне повезло. Мои успехи в рисовании заметили в школе. И уже скоро я рисовала все подряд: украшения для класса, декорации к школьному спектаклю, грамоты и почетные значки. Директор меня ценила и однажды помогла отправить мои работы на престижный конкурс. Я выиграла, и благодаря этому получила место и стипендию в Колумбийском университете, на факультете дизайна.
Мама была в восторге.
– Это твой шанс, – сказала мне она. – В Нью-Йорке у тебя начнется другая жизнь. Главное, не подцепи какого-нибудь неудачника и не повтори моих ошибок.
Я кивала, стараясь не обращать внимания на очередное упоминание мамы о том, что я – ошибка. Я знала, что она любит меня, желает мне добра и просто пытается предупредить.
Когда я училась в выпускном классе, мама вышла замуж и забеременела. Для меня это стало шоком: меньше всего я ожидала, что, почти скинув с себя одно бремя, она тут же накинет второе. Я думала, что вот теперь она расправит крылья и будет делать то, что хочет, – ведь именно об этом мама мечтала все те годы, что воспитывала меня. Но, как ни странно, семейная жизнь сделала ее счастливее: мой отчим Джон оказался неплохим человеком, и мама стала чаще улыбаться. А через несколько месяцев я уехала в Нью-Йорк. Учеба и подработки затянули меня с головой. Но тогда я хотя бы рисовала. А потом в моей жизни появился Пол.
С Полом мы познакомились на студенческой вечеринке, когда мне было двадцать. Я не любитель тусовок, но мы отмечали окончание семестра, и моя одногруппница Эми уговорила меня пойти.
Пол на четыре года старше, и к тому времени колледж он уже закончил. С нами училась его двоюродная сестра Бет, и в тот раз она зачем-то привела его с собой.
Уже тогда он работал в стабильной и хорошо известной юридической фирме «Майклсон и партнеры». Красивый, как кинозвезда, уверенный в себе, он выгодно выделялся на фоне раздолбаев-студентов. Неудивительно, что Пол произвел впечатление на всех девчонок. Но обратил внимание на меня. Как оказалось, он тоже не любит вечеринки. Мы быстро нашли темы для разговоров. Он пригласил меня на свидание. Так мы начали встречаться, а потом сняли небольшую квартирку и стали жить, как настоящая семья.
Все было хорошо, только рисования в моей жизни становилось все меньше. По совету Пола я устроилась в крупную компанию по производству одежды «Мара». Я занималась планированием закупок – по мнению Пола, это был хороший старт для моей карьеры. Я выросла от ассистента до специалиста, но работа оказалась не такой интересной, как я ожидала, и совсем не творческой.
– Ну и что? – спрашивала мама. – Разве работа должна быть интересной? Люди работают потому, что им нужны деньги, чтобы платить по счетам. Думаешь, я люблю перекладывать книги с полки на полку? Рисование – это хобби, ну так и рисуй в свободное время. А «Мара» – хорошая, стабильная компания. Радуйся, что тебя приняли в нее. Знаешь, сколько людей хотели бы попасть на твое место? Да у нас пол города порвать готовы за работу в «Мара»! В Нью-Йорке! А ты жалуешься на то, что работа скучная?
Пол в этом вопросе был с ней единодушен, хотя виделись они всего один раз: Пол сразу сказал, что «в жизни не поедет в эту дыру снова», а у мамы не было никакого желания путешествовать с маленьким ребенком.
Но если моя мать считала рисование хорошим хобби, то, по мнению Пола, это было не тем занятием, на которое стоит тратить время. Время очень ценно, и его нужно тратить с умом, говорил он.
– Моника, ну, подумай сама. Вряд ли из тебя выйдет вторая Кало или Кассат, или... Кто там еще? Да в мире почти не было известных женщин-художниц. Стоит ли тратить время на дело, в котором ты вряд ли добьешься чего-то выдающегося? Для тебя будет лучше направить все силы туда, где ты с большей вероятностью добьешься успеха. Тебе повезло – ты работаешь в крупной компании с именем. Если будешь упорно трудиться, через несколько лет дорастешь до какой-нибудь приличной должности, и тогда можно будет немного расслабиться.
Он говорил логичные и правильные вещи, и мне нечего было ему возразить. Я стала еще больше усилий вкладывать в работу, и времени на рисование становилось все меньше, а потом и желание куда-то ушло. Я даже не знаю, зачем бросила блокнот в сумку, – скорее, на случай бессонницы в самолете. Я боюсь летать, а рисование всегда отлично отвлекало меня и успокаивало нервы.
И вот теперь, сидя перед пустым листом бумаги и чувствуя дикое желание рисовать, я понимаю, что понятия не имею, как одним простым карандашом передать таинственную и загадочную атмосферу туманного леса. И меня это ужасно злит.
Я ставлю чашку на стол, берусь за карандаш. Верчу его в руках. Бросаю взгляд на пустой лист в блокноте, потом на время. Кофе давно закончился. Я закрываю блокнот и возвращаюсь в номер.
Пол уже встал, привел себя в порядок и устроился с ноутбуком на диване.
– Машину подадут в течение получаса, – говорит он, бросая беглый взгляд на меня. – Я заказал завтрак в номер. У тебя все собрано?
– Да, – отвечаю я растерянно. Мы уезжаем прямо сейчас? Я надеялась, у меня будет хотя бы пара часов на прогулку. Неужели я так и уеду, даже не посмотрев город? А лес? Я вспоминаю, как стояла на опушке, – эту смесь восторга и волнения, ощущения, что я прикоснулась к чему-то чудесному.
– Пол, давай сегодня останемся здесь, – нерешительно говорю я, зная, как он ненавидит, когда что-то или кто-то меняет его планы.
– В смысле? – он снова поворачивается ко мне с искренним недоумением на лице.
– Давай останемся в Андерленде на пару дней.
– Но у меня же завтра встреча в Мюнхене.
– Я помню. Ты можешь съездить один, а я подожду тебя здесь. Все равно во вторник нам обратно в Прагу, а отсюда ехать ближе, чем от Мюнхена.
– И что же мы будем тут делать?
– То же, что и в Мюнхене, – отдыхать, гулять.
– Моника, это милый городок, но делать тут нечего. В Мюнхене у нас забронирован первоклассный отель, я заказал индивидуальную экскурсию по городу. График плотный, если мы хотим все успеть, нужно торопиться.
– Я знаю. Но…
– Ты не хочешь в Мюнхен? – удивленно переспрашивает Пол. – Ты же говорила, что собираешься в какую-то там галерею.
– Хочу. Но здесь есть что-то… Я не могу этого объяснить.
– Ты сама не понимаешь, чего хочешь. Так может, не будем нарушать наши планы? Мы обойдем этот городишко за пару часов. Что дальше? И что ты будешь делать тут завтра?
– Ну… давай завтра я обойду его одна. А сегодня мы съездим куда-нибудь, недалеко. Отдохнем. Пораньше ляжем спать – ведь завтра у тебя важный день.
– Моника, ты же никогда не была в Европе. А теперь хочешь променять Мюнхен на эту деревню? Тут симпатично, я не спорю. Но она же не идет ни в какое сравнение с Мюнхеном!
– Пол, разве я часто о чем-то тебя прошу?
– Редко. Потому что мои решения всегда логичны и рациональны, и подходят нам обоим.
– Значит, сегодня тот редкий случай, когда твое решение мне не подходит.
– Может, ты хотя бы объяснишь, в чем дело?
– Я объясню, – говорю я, подходя ближе. – Если ты не будешь смеяться.
– Я обещаю не смеяться.
– Я… в детстве мечтала попасть в место, похожее на это. Я обожала братьев Гримм. Мультики про Белоснежку и Рапунцель. И здесь… все вокруг – такое, как я представляла.
– Почему ты никогда не рассказывала мне об этом?
– Не знаю. Как-то… не было повода. Но раз уж мы здесь, я хочу задержаться, хотя бы ненадолго.
А еще лучше – на всю неделю. Но не стоит говорить об этом прямо сейчас.
– Ну хорошо. Закроем глаза на то, что мне нужно будет встать на пару часов раньше, чем я собирался. Чем займемся?
Я открываю интернет и бегло просматриваю достопримечательности. Все, чего мне хочется, – лес, возможно, замки, но до них несколько часов пути, а в лес Пол не пойдет. Наконец, я натыкаюсь на экотропу в кронах деревьев – отличный компромисс. Показываю ее Полу.
– Ладно, тут совсем недалеко, – соглашается он. – Поехали.
Мы приезжаем в Нойшёнау. Тропа интересная, но короткая – мы проходим ее минут за двадцать. Тогда я уговариваю Пола купить экскурсионный тур в лес, надеясь, что за это время вдоволь нагуляюсь. Пол кривится, но, в конце концов, соглашается. Нас набирается почти двадцать человек, и мы заходим в лес по широкой тропе, больше похожей на дорогу. Гид рассказывает о животном мире, экологии, площади. Мы поднимаемся на один, потом на другой скальный уступ, осматриваемся, фотографируемся и идем дальше.
Это все не то. Я стараюсь отключиться, отойти в сторону, чтобы снова уловить то волнующее ощущение, которое испытала, когда стояла на опушке леса в Андерленде, но у меня ничего не выходит.
К вечеру мы совершенно без сил. Начинается дождь, и мы уезжаем из Нойшёнау, не успев поужинать. Дорога до Андерленда короткая и совсем глухая – никаких заправок, магазинов и, тем более, ресторанов. Нам ничего не остается, как приехать в Андерленд и пойти в кафе, в котором мы ужинали в первый вечер.
Сегодня почти все столики заняты. Хозяйка кафе, Хайке, ¬полноватая женщина в годах, приветливо здоровается с нами. Сегодня на ней – яркий национальный костюм: зеленый корсет и юбка, изумрудный передник и свободная белая блуза.
– Здравствуйте, проходите, у меня как раз припасен уютный столик для парочки влюбленных, – она тепло улыбается нам, уводя за собой вглубь кафе.
– У вас сегодня столько посетителей. Приехали туристы?
– Нет, местные, – Хайке качает головой. – Выходной, всем хочется отдохнуть и поболтать. Сегодня мне помогает дочь, одна бы я не справилась. Кстати, вот и она. Шарлотт, – Хайке останавливает высокую светловолосую девушку, одетую, как и мать, в баварский костюм. – Прими, пожалуйста, заказ у этой прекрасной пары.
– Конечно. Минутку, – Шарлотт говорит по-английски гораздо лучше матери. От меня не укрывается взгляд, который она бросает на Пола. Но я стараюсь не обращать на это внимания – я уже давно привыкла к тому, как на него реагируют женщины.
Шарлотт усаживает нас за стол, мы делаем заказ.
– М-да, не так я представлял себе сегодняшний вечер, – говорит Пол. – Но это даже любопытно.
– Ну, мы ведь отлично погуляли?
– Если ты так считаешь, пусть так и будет.
Я пропускаю его тон мимо ушей.
– Ты не передумала по поводу завтра?
– О нет, даже наоборот.
– Серьезно? Моника, ты же понимаешь, что я приеду только поздно вечером?
– Да. Не волнуйся, я уже придумала, чем заняться. Утром я хочу сходить в лес, потом где-нибудь пообедаю, потом погуляю по городу.
– В лес? – переспрашивает он удивленно. – Мы же сегодня были в лесу.
– Да, но тут лес гораздо интереснее, чем в Нойшёнау.
– Моника, лес – это не Центральный парк.
– Я понимаю, – видимо, это меня и привлекает.
– Нет, ты не понимаешь. В лесу можно заблудиться. Он же огромный. Ты только посмотри, – он берет смартфон, загружает карты и протягивает мне. На экране – сплошное бледно-зеленое пятно: ни дорог, ни населенных пунктов.
– Вы сказали, что собираетесь в лес? – слышу я за спиной на плохом английском.
Я оборачиваюсь. На меня из-за плеча смотрит женщина, сидящая за соседним столиком.
– Да, я…
– Это очень опасно.
– Я понимаю. Я не собираюсь уходить далеко.
– Не стоит. Не ходите.
– Вообще? Но почему?
– Это лес, – она улыбается, но ее улыбка выглядит напряженной. – В лесу всегда полно опасностей.
– Я говорю по-немецки, – я перехожу на ее родной язык, надеясь, что так смогу выяснить гораздо больше. – Пожалуйста, объясните, что вы имеете в виду.
– Дикие животные. Туманы – такие густые, что и собственных ног не увидите. Заблудиться – раз плюнуть. Искать человека на такой территории – почти безнадежное дело.
– Что она сказала? – спрашивает Пол. Я перевожу. – Видишь?
– Рыси, волки, – кивает женщина. – И туманы.
– Я же не собираюсь идти в самую глушь, – отвечаю я, скрещивая руки на груди.
– Моника, нет. Одной – нет. Если найдешь гида, экскурсионную группу – пожалуйста.
Я раздраженно вздыхаю. Экскурсии мне хватило сегодня – галдящей толпы, которая бесконечно фотографирует все вокруг и тут же выкладывает фото в интернет под монотонный голос гида, рассказывающего о том, где гнездится глухарь; с другой стороны, я могу взять индивидуальный тур, тогда нас с гидом будет двое, и я могу попросить его не устраивать мне экскурсий, а просто помолчать. Тогда это будет почти как гулять одной, но без риска потеряться.
– Хорошо, – соглашаюсь я. – С гидом, так с гидом. Я сейчас спрошу… – я оборачиваюсь, но женщина, которая отговаривала меня идти в лес, уже ушла – за соседним столиком пусто. – Спрошу у хозяйки, может, она кого-нибудь посоветует.
Закончив ужинать, я подхожу к Хайке.
– Большое спасибо, все было очень вкусно, – вежливо говорю я. – Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где мне найти хорошего гида?
– Зачем? – спрашивает Хайке с удивлением в голосе.
– Я хочу прогуляться в вашем лесу, но мой муж боится, что я заблужусь, и настаивает на том, чтобы я шла с гидом.
– Вы вряд ли найдете здесь такого человека, – говорит Хайке, и что-то в ее голосе меня настораживает.
– Почему же?
– Мы, жители Андерленда, не ходим в этот лес. И никому не советуем.
– В каком смысле?
Хайке качает головой, берет меня за руку и заводит за угол, в приоткрытую дверцу кухни.
– Этот лес проклят.
Я удивленно молчу, а Хайке смотрит на меня, словно ждет, что я отвечу: «А, проклят? Ну тогда, конечно, простите за беспокойство».
– Что значит – проклят?
– Это плохое место. Там живет зло. Не ходите. А еще лучше – уезжайте из нашего города.
– Что?
– Уезжайте.
– Что вы имеете в виду? Я… я не понимаю.
Хайке тяжело вздыхает.
– Мы не рассказываем об этом посторонним. Но раз вы так настаиваете, я должна вас предупредить.
Все началось с Даниэля Манфилда, которого все здесь называют Сумасшедшим. Он был одержимым, или просто припадочным – сейчас уж не разберешь. Про него говорили разное: что в него вселялись бесы, и он начинал трястись и кидаться на людей, что он не человек, а… – Хайке качает головой. – Особенно после того, как он ушел жить в лес. Но все равно тогда все вздохнули свободнее. А потом стали пропадать девушки. Их тела находили у подножия Проклятой скалы. Это место и раньше обходили десятой дорогой, а уж после убийств… Город жил в страхе несколько месяцев. Сумасшедший был изобретательным. Ему удавалось похищать девушек, несмотря на все предосторожности, и это еще больше убедило людей в том, что он… не совсем человек. Его никак не могли поймать. Он устроил себе отличное логово в лесу. Люди устраивали облавы, но все было без толку. Пока он не украл свою невесту, Лору. Она сумела сбежать от него, чтобы выдать властям. Но до этого дело не дошло. Жители Андерленда его повесили. А потом сожгли, на всякий случай, – добавляет она поспешно. – Правда, это не очень-то помогло.
– В… в каком смысле «не помогло»? – переспрашиваю я растерянно.
– Его не упокоенная душа до сих пор бродит в тех местах.
– Не упокоенная душа?..
– Не упокоенная душа – это привидение, – говорит Хайке с той интонацией, с какой родители объясняют ребенку, почему нельзя совать пальцы в розетку.
– Эта… эта история – какое-то средневековье, – говорю я, наконец собравшись с мыслями. Маленький городок из пряничных домиков с сумасшедшим маньяком и судом Линча уже не кажется мне таким приятным и милым. – И что было потом? Их оправдали? Посадили?
– Кого? – в глазах Хайке недоумение.
– Ну, жителей Андерленда, которые устроили самосуд.
– Нет, – спокойно отвечает Хайке.
– Но… п-полиция? Это же… варварство. Повесить человека и сжечь? Мы же не в пятнадцатом веке.
– Ах, я не уточнила, – Хайке добродушно улыбается. – Это случилось примерно сто пятьдесят лет назад. В то время правосудие работало немного по-другому.
Я выдохнула и едва не рассмеялась.
– Сто пятьдесят лет назад? Вы шутите? – но, судя по всему, Хайке не шутит. – Это правда? Сто пятьдесят лет назад? И вы до сих пор… боитесь заходить в лес?
– Я же сказала, лес проклят. После того, как Сумасшедшего повесили, в лесу несколько раз находили тела мертвых девушек. Некоторые… с некоторыми это выглядело, как самоубийство. Как будто они сбросились с Проклятой скалы. Некоторые были точно убиты.
– И сколько? Сколько всего девушек погибло за это время?
– Больше двадцати, – Хайке пристально смотрит на меня, а вдоль моего позвоночника бегают неприятные мурашки.
– И что… убийц не нашли?
– Полиция арестовала двоих. Первого – в двадцатых годах, второго – в восьмидесятых. Но многие в городе считают, что они ни при чем. Потому что это дело рук Сумасшедшего, – добавляет она шепотом.
– Сумасшедшего. Которого повесили и сожгли сто пятьдесят лет назад? – на всякий случай уточняю я, все еще надеясь, что как-то не так ее понимаю.
– Конечно, вам кажется это забавным. Молодые люди вроде вас часто считают эту историю чепухой. Суеверием. Но когда я была примерно вашего возраста, в этом лесу убили трех молодых женщин. Они были моими ровесницами, с одной из них я дружила. Убийцу нашли, но в деле было много нестыковок…
– Но… Сумасшедший… Вы же сказали, сто пятьдесят лет назад? Не может же он…
– Вы можете мне не верить, дело ваше. Конечно, со стороны все это звучит неправдоподобно. Но поймите, я пережила этот ужас. Я помню время, когда люди боялись выходить на улицу. Подозревали друг друга. Боялись за своих жен и дочерей.
– Простите, – говорю я, чувствуя вину за свой неприкрытый скептицизм. Конечно, местные жители привязаны к своим суевериям и историям. – Я не хотела вас обидеть. Просто все это звучит так странно…
– Я понимаю. Но я надеюсь, вы прислушаетесь к моим словам, – Хайке поправляет свой баварский передник. – Вам не стоит туда ходить, и вообще никому не стоит.
– Спасибо за предупреждение. Еще раз простите.
Я возвращаюсь к Полу, и мы выходим из кафе. Я все еще под впечатлением от странного рассказа Хайке. Почему она не готова поверить, что настоящих убийц поймали, из-за каких-то нестыковок в деле, но верит, что девушек убило привидение? То есть, это более логичная версия? И что она имела в виду, когда говорила, о том, что Сумасшедший – не совсем человек? Она сама-то нормальная?
– Ну так что там с гидом? – спрашивает Пол.
– Пока ничего. Хайке сказала, что лес проклят, – отвечаю я со скептической усмешкой. – И что гида здесь я не найду.
– Проклят?
– Наверное, она… немного не в себе. Она рассказала такую странную историю…
– Что за история?
– Мне даже не хочется ее пересказывать, – искренне говорю я. – Какой-то бред.
– Поищи завтра туристический информационный офис, там тебе должны помочь с гидом.
– Хорошо.
– Моника, только если ты не найдешь гида, – никакого леса, договорились?
– Договорились.
– Ну и отлично. Может, возьмем по бутылке пива на ночь? – спрашивает Пол, указывая головой в сторону бара, в котором мы сидели вчера. – Мы все-таки в отпуске.
Я безразлично пожимаю плечами, и мы заходим внутрь.
Сегодня все выглядит совсем по-другому: все столики заняты, у барной стойки не протолкнуться, играет музыка. На небольшом пятачке трое ребят расчехляют музыкальные инструменты. Один из них уже достал гитару. Он пару раз ударяет по струнам, внимательно прислушиваясь к звучанию.
– О, и тут сегодня полно народу, – бормочет Пол.
– Выходной. Тут, похоже, будет весело, – говорю я, все еще глядя на музыкантов. – Может, послушаем музыку?
– Музыку? Что тут может быть за музыка? Какой-нибудь подпольный фолк?
– А чего ты ждешь? Это же не Карнеги-холл.
– Моника, ты же знаешь, что мне завтра рано вставать.
Протискиваясь сквозь толпу, мы подходим к стойке. Очереди нет, но все стулья заняты – видимо, концерт вот-вот начнется.
– Два пива, – Пол протягивает бармену деньги.
Я разглядываю людей, барабаня пальцами по деревянной поверхности.
– Ты что, расстроилась? – Пол тянет за концы моего шарфа, разворачивая меня лицом к себе. – Ну, посмотри на меня. В чем дело?
– Ни в чем.
– Моника, ты ведешь себя, как ребенок. Мы остались в Андерленде, потому что ты так хотела. Мы весь день шатались по лесу. Мне завтра рано вставать, и да, я не готов торчать тут в толпе ближайшие пару часов. У меня важная встреча.
Я киваю. Пол притягивает меня к себе и быстро целует в нос.
– Сейчас мы купим пиво, пойдем в гостиницу… – он поворачивается в сторону бара и повторяет:
– Будьте добры, два пива.
Я поворачиваюсь следом за Полом. Сегодня пожилого баварца сменил молодой мужчина – высокий, широкоплечий, в клетчатой рубашке, с темными вьющимися волосами. Он стоит с купюрой Пола и смотрит в нашу сторону, замерев, как статуя. Точнее, он смотрит на меня, причем так, что я начинаю краснеть. Я всегда считала себя симпатичной, но не так, чтобы слишком, – я не помню ни одного случая, чтобы мужчины, глядя на меня, теряли дар речи.
– В чем дело? – спрашивает Пол, хмурясь. Конечно, от него не укрылся странный взгляд бармена. – Вы не говорите по-английски?
– Два пива, пожалуйста, – говорю я на немецком.
Бармен слегка вздрагивает, как человек, заснувший в неурочном месте, прокашливается и с мягкой улыбкой отвечает:
– Конечно, фройляйн.
– Почему он так на тебя смотрит, вы знакомы?
– Конечно, нет, – отвечаю я Полу, а потом снова обращаюсь к бармену:
– Так вы не говорите по-английски?
– Да, то есть, нет, то есть… это не важно, – отвечает он на немецком. – Вы хотели пива? Темного, светлого?
– Любого, в бутылке или банке.
– У нас много разного пива, – медленно говорит он, внимательно глядя на меня. – Фильтрованное, нефильтрованное, темное, светлое. Баварское, австрийское. Бельгийское. Чешское. Безалкогольное.
– Это неважно, давайте любое.
– Ну как не важно? Вы явно не из Андерленда. Вы здесь проездом?
– Не совсем. Это важно?
– Моника, что происходит? – в голосе Пола слышится явное раздражение. – Он смотрит на тебя так, словно у вас был роман.
– Ну, я мог бы вам что-нибудь рекомендовать, – отвечает бармен, не обращая внимания на Пола. – Местного производства.
– Я же сказала, дайте что-нибудь на ваш вкус.
Бармен медленно подходит к холодильнику, достает две бутылки и ставит их на стойку перед нами. В его руках мелькает открывашка.
– Нет, нет, не… не надо, – выдыхаю я. Но бармен откупоривает бутылку быстрее, чем я успеваю возразить. Он поднимает глаза на меня, и я вижу в них удивление. – Не нужно было открывать. Мы хотели взять пиво с собой.
– Простите, – он смущается. – Я сейчас принесу еще одну бутылку.
– Он издевается? Он специально тянет время.
– Пол, ты преувеличиваешь, – говорю я, стараясь его успокоить. – Человек просто растерялся. Он совсем не говорит по-английски. Да и приезжие здесь редкость, поэтому…
– С вас четырнадцать евро, – говорит бармен, ставя новую бутылку на стойку.
– Мой муж уже дал вам двадцатку.
Бармен быстро скользит глазами по прилавку.
– Действительно, – он поднимает купюру, показывая, что нашел ее. – Простите. – Убирает купюру и отсчитывает сдачу – как мне кажется, медленнее, чем мог бы. – Вы надолго в Андерленде? – спрашивает он, не поднимая глаз.
– Послезавтра уезжаем.
– Жаль, что так скоро. Так откуда вы?
– Просите, но мы спешим, – говорю я извиняющимся тоном, – если можно, побыстрее.
– Конечно, – я слышу звон монет. – Боюсь, у меня нет сдачи. Может быть, возьмете чего-нибудь еще? Сегодня работает кухня, могу предложить вам закуски. Или еще одну бутылку, со скидкой.
– Моника, ты объяснишь мне, в чем дело? – Пол тянет меня за руку и заставляет посмотреть на себя. – О чем вы разговариваете?
– Держи пиво, – я снимаю бутылки со стойки и вручаю их Полу. – У него нет сдачи.
– Никакого сервиса в этой дыре, – презрительно цедит Пол, кидая уничтожающий взгляд на бармена. Я краснею. Мне неловко из-за поведения Пола. Конечно, бармен не знает английского, но тон Пола не нуждается в переводе.
– Он предложил закуски, или еще одну бутылку, или…
– Просто пойдем. Сейчас.
– Ну хорошо, – отвечаю я растерянно. – Простите, – я поворачиваюсь к бармену. Он едва заметно улыбается. – Ничего не нужно. Большое спасибо, до свидания.
Пол решительно идет в сторону двери, я – за ним.
– Подождите. Сдача… Я нашел, – слышу я за спиной.
– Сдачи не нужно, – бросает Пол из-за плеча на немецком, рывком открывая дверь.
Наконец мы выходим на улицу.
– Пол, что случилось? – тихо спрашиваю я.
– А ты что же, не понимаешь? – спрашивает он едко.
– Нет, я не понимаю. Я всего-навсего покупала пиво. Ты же видишь, бармен не знает английского.
– А я, видишь ли, не знаю немецкого, – Пол засовывает свободную руку в карман джинсов, а другой рукой, в которой зажаты бутылки, описывает в воздухе дугу. – А этот бармен смотрел на тебя так…
– Как? Пол, ну и при чем здесь я?
Пол отворачивается и молчит.
– Ты же знаешь, что я люблю тебя. Какое мне дело до того, кто и как на меня смотрит? И почему тебе есть до этого дело?
– Я хочу знать, дословно, о чем вы разговаривали.
Я закатываю глаза, но знаю, что лучше выполнить его просьбу, чем продолжать спорить.
– Я покупала пиво. Он предложил несколько сортов на выбор. Спросил, надолго ли мы приехали. Сказал, что у него нет сдачи, предложил закуски. Я извинилась за твое поведение, мы вышли. Все.
– Да-а-а? Извинилась за мое поведение? Значит, ты считаешь, что я еще и должен был извиниться? После того, как вы флиртовали?
– Да о каком флирте ты говоришь? Это бар в маленьком провинциальном городе! Конечно, местные обращают на нас внимание. Вспомни, прошлый бармен тоже расспрашивал нас, кто мы и откуда.
– Он говорил на английском, и я все понимал. И он не смотрел на тебя так, как этот.
– И еще он был лет на тридцать старше, да?
– Да, и это тоже.
Я раздраженно выдыхаю.
– Знаешь, мне надоело оправдываться просто так. Это ты предложил зайти в бар. Я купила для тебя пиво. А ты устраиваешь сцену, хотя я не давала никакого повода для ревности!
– Ты права, – неожиданно говорит Пол после паузы. – Извини.
Ого. Извинения от Пола я слышу нечасто.
Он подходит ближе, притягивает меня к себе, и мы медленно бредем в сторону гостиницы.
– Мне это не нравится, – говорит он, вдруг став серьезным. – Это место. Здесь есть что-то… – он морщится. – Странное. Этот проклятый лес, мистика… Этот бармен… Маленький городок, в который не приезжают туристы. Звучит, как начало фильма ужасов.
Я смеюсь, но смешок выходит немного нервным. Пол прав. Но дело в том, что меня это место не пугает, а притягивает.